Это мне напомнило рассказ Дины Рубиной "ПОД ЗНАКОМ КАРНАВАЛА". "Заставить мою двенадцатилетнюю дочь прочесть несколько страниц по-русски - забойный труд шахтера, вгрызающегося в скальные породы. - Ну, почитай "Трех мушкетеров"! - Я уже читала на иврите. - Вот видишь, а роман "Двадцать лет спустя" на иврит еще не переведен. Французского ты не знаешь, выходит, вообще эту книгу не прочтешь? А, знаешь, сколько прекрасных книг на иврит е щ е не переведены, а на русский у ж е переведены? Ты согласна их не узнать никогда? А книги своей матери ты тоже будешь на иврите читать? И т.д., и т.п... И с бессильной горечью наблюдаешь, как медленно и неотвратимо уплывает твое дитя к берегам другого языка, и с ужасом понимаешь, что ему н е интересны книги твоего любимого Юры Коваля, что про Мэри Поппинс и про Винни Пуха твой ребенок прочел уже на иврите, а по-русски не прочтет никогда. Oбъявление на дверях книжного магазина: "Удержите детям язык!!" Два года подряд я предпринимала в этом направлении почти героические усилия. Например, отправила свою дочь на уроки русского языка и литературы в вечернюю русскую школу. После занятий пробовала обсуждать пройденное на уроках заискивающим тоном. - Ну... что вы сегодня учили? - Этого... ну... Толстов. - Льва Николаевича Толстого! - преувеличенно артикулируя, говорю я, - Великого русского писателя. Что именно вы читали? - Это... "Сливная костячка"... - "Косточка"! - подхватываю я с преувеличенным вдохновением. - Это прекрасный рассказ для детей. А ты можешь пересказать мне содержание? Она мнется, похныкивает, переминается с ноги на ногу и посматривает в сторону телевизора, где должна начаться популярная юмористическая передача "Зэ у зэ!" (точно это восклицание перевести невозможно, приблизительно так: "О, это оно!" или точнее: "Ото то!"). Актеры - довольно крупные мужчины, переодетые женщинами, (огромные накладные сиськи, лохматые парики, вульгарно накрашенные губы) бегают друг за другом, виляя задами, падают на пол, задирая вверх волосатые ноги в дамских туфлях сорок второго размера и щиплют друг друга за все мыслимые части тела. Долгое время ничего, кроме недоумения и омерзения, эта политическая передача во мне не вызывала. Пока вдруг я не поняла: да это же ни что иное, как площадной театр, карнавал в чистом виде! - Если ты перескажешь мне содержание "Косточки", - говорю я, понимая всю жалкость этого педагогического приема, - я разрешу тебе включить телевизор. Она долго думает, морщит лоб, ковыряет болячку на руке, выворачивая локоть, наконец говорит: - В общем, там подняли хай из-за фруктов...Представляешь, считали, кто сколько съел! И папа сказал детям: "Дети мои! Или вы съели эту сливу? Или вы хотите через это хорошо получить? Не говоря уже об совсем умереть...?" - Можешь включить телевизор, - разрешаю я упавшим голосом. Тут уж не до бесед типа "Поговори со мною, мама!". Хоть бы на старости лет стакан воды нам подала, что ли, говорю я мужу, если к тому времени не забудет, как по-русски будет "вода"... "
Смешно.
"Заставить мою двенадцатилетнюю дочь прочесть несколько страниц по-русски - забойный труд шахтера, вгрызающегося в скальные породы.
- Ну, почитай "Трех мушкетеров"!
- Я уже читала на иврите.
- Вот видишь, а роман "Двадцать лет спустя" на иврит еще не переведен. Французского ты не знаешь, выходит, вообще эту книгу не прочтешь? А, знаешь, сколько прекрасных книг на иврит е щ е не переведены, а на русский у ж е переведены? Ты согласна их не узнать никогда? А книги своей матери ты тоже будешь на иврите читать? И т.д., и т.п...
И с бессильной горечью наблюдаешь, как медленно и неотвратимо уплывает твое дитя к берегам другого языка, и с ужасом понимаешь, что ему н е интересны книги твоего любимого Юры Коваля, что про Мэри Поппинс и про Винни Пуха твой ребенок прочел уже на иврите, а по-русски не прочтет никогда.
Oбъявление на дверях книжного магазина: "Удержите детям язык!!"
Два года подряд я предпринимала в этом направлении почти героические усилия.
Например, отправила свою дочь на уроки русского языка и литературы в вечернюю русскую школу. После занятий пробовала обсуждать пройденное на уроках заискивающим тоном.
- Ну... что вы сегодня учили?
- Этого... ну... Толстов.
- Льва Николаевича Толстого! - преувеличенно артикулируя, говорю я, - Великого русского писателя. Что именно вы читали?
- Это... "Сливная костячка"...
- "Косточка"! - подхватываю я с преувеличенным вдохновением. - Это прекрасный рассказ для детей. А ты можешь пересказать мне содержание?
Она мнется, похныкивает, переминается с ноги на ногу и посматривает в сторону телевизора, где должна начаться популярная юмористическая передача "Зэ у зэ!" (точно это восклицание перевести невозможно, приблизительно так: "О, это оно!" или точнее: "Ото то!"). Актеры - довольно крупные мужчины, переодетые женщинами, (огромные накладные сиськи, лохматые парики, вульгарно накрашенные губы) бегают друг за другом, виляя задами, падают на пол, задирая вверх волосатые ноги в дамских туфлях сорок второго размера и щиплют друг друга за все мыслимые части тела.
Долгое время ничего, кроме недоумения и омерзения, эта политическая передача во мне не вызывала. Пока вдруг я не поняла: да это же ни что иное, как площадной театр, карнавал в чистом виде!
- Если ты перескажешь мне содержание "Косточки", - говорю я, понимая всю жалкость этого педагогического приема, - я разрешу тебе включить телевизор.
Она долго думает, морщит лоб, ковыряет болячку на руке, выворачивая локоть, наконец говорит:
- В общем, там подняли хай из-за фруктов...Представляешь, считали, кто сколько съел! И папа сказал детям: "Дети мои! Или вы съели эту сливу? Или вы хотите через это хорошо получить? Не говоря уже об совсем умереть...?"
- Можешь включить телевизор, - разрешаю я упавшим голосом. Тут уж не до бесед типа "Поговори со мною, мама!". Хоть бы на старости лет стакан воды нам подала, что ли, говорю я мужу, если к тому времени не забудет, как по-русски будет "вода"...
"